Где родился, там и прослезился

В жаркий августовский полдень Трубкин сидел на подоконнике, свесив
ноги, и пуская из деревянной трубки белые колечки дыма. Город притих в
истоме, и лишь изредка шуршали машины, проезжая по горячему асфальту. Люся
мирно спала в своей комнате, Жукова ушла к подруге, а на кухне сонно
позвякивала кастрюлями бабушка.
Пролетая над Новослободской, Митя Брагин подумал, что не плохо было бы
навестить своего старинного приятеля Трубкина, обитающего как - раз
неподалеку. По этому случаю, он сделал остановку в небольшом магазинчике,
купив там свой любимый портвейн "Встреча".
Сидя на подоконнике и пуская белые колечки дыма, Трубкин услышал позади
себя легкое постукивание о стекло. Обернувшись, он увидел плавно зависшего
на уровне 4 этажа и приветливо улыбающегося Брагина, с зажатой подмышкой
бутылкой. Весь вид Мити спрашивал одно: "А не войти ли?" Трубкин помог
приятелю преодолеть барьер подоконника, они громко по - товарищески
поцеловались и принялись откупоривать портвейн.

Тем временем на полу бильярдной проснулся молодой человек со звучным
именем Петя. Его голова болела от похмелья, а из его уст доносился громкий
крик:
- Где моя кружка? - кричал Петя.
Но ему только казалось, что он кричит. На самом деле это был всего лишь
тихий шепот, слетающий с его обветренных губ. Верное сердце Петиного друга
Васи, однако, смогло расслышать этот крик души, и через минуту тот уже стоял
на коленях, склонившись над бледным лицом товарища.
- Что тебе, дружище? - сочувствующим голосом спросил Вася.
- Води-и-ички бы холодной, - простонал Петя.
-Водочки?! - радостно подумал Вася, - Хорошо!
Он уже давно слышал о таком методе избавления от утреннего похмелья,
как 100 грамм водки и соленый огурчик, и был только рад сообразительности
друга. Не долго думая, Вася вылетел через порог бильярднойи направился к
живущей неподалеку Люсе,все больше разгоняясь и исчезая вдали в небольшом
облачке пыли.

Люся уже не спала. Ее разбудил легкий шлепок Мити о паркетный пол
соседней комнаты и звонкое чмокание здоровающихся друзей. Покомнате кружила
зеленая муха. Люся некоторое время следила за ее хаотичным полетом, но
неожиданно муха покинула ее опочивальню и улетела по своим делам. Мутными
глазами Люся оглядывала стены своей комнаты. Но ничто не могло больше
привлечь к себе ее внимания, ничто, кроме неожиданно появившегося в дверях
красного и добродушно ухмыляющегося лица Васи.
- Что тебе? - сонным голосом спросила Люся.
- У тебя водка есть? - прошептал Вася.
- А почему шепотом? - недоумевающе спросила Люся.
- Да там у вас какие-то упыри в соседней комнате портвейн распивают, -
все тем же шепотом ответил Вася.
- А-а-а-а, - протянула Люся, указывая рукой на стену, за которой
предположительно располагался холодильник.
Обрадовавшийся Вася проследовал на кухню. Раздался отчаянный крик
бабушки. Но никто уже не мог услышать этого крика: Трубкин и Брагин были
увлечены портвейном в дальней комнате квартиры, а Люся опять погрузилась в
сон. Вася открыл дверцу холодильника, которую подпирала рука лежавшей на
полу бабушки, и достал оттуда бутылку живительного напитка. Бутылка с
прозрачной жидкостью была теплой (в такую жару холодильник не мог как
следует справляться со своей должностью).
- Это даже хорошо! - подумал заботливый Вася, - Не простудится!
Не успел Вася откупорить бутылку, как какая-то невиданная сила подняла
его в воздух и выкинула через раскрытое окно. Из окна третьего этажа
высунулась удивленная физиономия соседа Ильи.
- Нечего нашу бабушку обижать, - заметил раздосадованный Трубкин, ища
поддержки в глазах товарища.
Блуждающим взглядом Митя осматривал кухню на предмет того, чем можно
помочь бедной старушке. Он заметил чайник, из которого жадно лакала своим
язычком заварку, взобравшаяся на стол Ксюшка. Митя взял чайник и начал
поливать из него бабушку. В коридоре раздался звук просовывающегося в
замочную скважину ключа.
- Жукова! - подумал Брагин.
- Жукова, - подумал Трубкин.
Наташа Жукова втащила в квартиру две авоськи и поставила их на тумбочку
у двери. Первым, что она увидела, была высовывающаяся из кухни дымящаяся
трубка и рука с двадцатью фенечками.
- Ага! Трубкин и Брагин! - подумала Жукова.
- Привет! - сказал Трубкин.
- Привет! - сказал Брагин.
- Ми-и-итя! - нараспев произнесла Наташа, - Как хорошо, что ты пришел!
Ты повесишь мне полки!
- Нет! - твердым голосом сказал опомнившийся Трубкин, захватив Митю
смертельным приемом за шею и, таща его в комнату, - Брагин прилетел
ненадолго, по очень важному делу. И вообще он спешит!
Еще несколько мгновений захваченный Митя мог добродушно улыбаться,
махать руками и подмигивать Жуковой обоими глазами по очереди.
Жукова поволокла по полу обе авоськи на кухню. По дороге она наступила
на нечто мягкое, что издало слабый стон. Только обернувшись, Наташа увидела
лежащую на полу бабушку.
- Любовь Валентиновна! Опять Вы со своими штучками!?
Наташа потащила за ноги бабушку в ванную комнату, посадила ее на
стиральную машинку, открыла кран с холодной водой и опустила бабушкину
голову в раковину.
Вернувшись на кухню, Жукова увидела Ксюшку, жадно слизывающую остатки
заварки со стола.
- Ах ты, дрянь! - вскрикнула Наташа и выкинула Ксюшку в окно.
- Опять кошек кидают, - заметил сосед Илья-наркоман с третьего этажа.
Ксюшке повезло, она упала не сразу: в полете, она зацепилась за что-то
острое. Ксюшка подняла голову и увидела измученную козу, которая висела на
дереве, привязанная за рога веревкой к ветке, еще со вчерашнего вечера. Коза
вяло хлопала своими большими глазами, в которых стояли слезы.
- Отпусти, дура! - сказала Ксюшка.
- Не отпущу, - сонным голосом ответила коза.
Но освобожденная порывом ветра Ксюшка уже летела вниз. Тут ей опять
повезло, она приземлилась на что-то мягкое и, виляя хвостом, пошла искать
очередного симпатичного котика.
Очнувшийся Васяощупал свой лоб, на котором были царапины от острых
когтей. На его руке остались следы крови. Во внутреннем кармане куртки Вася
нашел чудом уцелевшую бутылку. Он встал и медленно побрел в сторону
бильярдной, все больше разгоняясь и исчезая в идентичном облачке дыма.

В то время молодой человек со звучным именем Петя, лежавший на полу
вышеупомянутой бильярдной, продолжал кричать что-то насчет кружки своим
обветренным ртом. Но никтоне слышал Петю, потому что из его уст доносился
лишь тихий шепот, а лучшего друга Васи в это время не было в стенах
бильярдной. Из Петиного кармана беспрестанно доносились монотонные сигналы
проклятого мобильного. Изредка хозяин бильярдной подходил к мобильному Пети
и грозным голосом говорил, что Пети нету, когда вернется сам не знает, и
клал мобильный обратно в карман хозяина. Жужжала муха. Она садилась на лоб
Пети, потом улетала обратно, потом опять садилась...Когда Петя зевнул, муха,
совершая очередную посадку, случайно залетела в рот Пети, пролетела через
пищевод и очутилась в желудке.
- Ну и вонь! - подумала муха.
На пороге сонной бильярдной появился немного потрепанный, со следами
крови на одежде, но жутко довольный собой Вася. Он начал спрашивать у
обитателей бильярдной, не видел ли кто любимой Петиной кружки. Ему ответили,
что кружка разбилась прошлой ночью в результате неудачного полета
бильярдного шара в лузу. Вася не стал долго церемониться насчет кружки,
присел на колени возле друга и открыл ему рот. Как только стеклянная бутылка
со стуком коснулась зубов Пети, он начал заглатывать теплый напиток. Тем
временем муха, все еще находящаяся в желудке у Пети, услышала звук,
напомнивший ей звук водопада. Петя открыл своиеще недавно прекрасные очи
(теперь они почему-то были красные) и начал вспоминать все, что с ним было
вчера. Однако его размышления прервал вопрос Васи:
- Ну как?
- Ничего, - пробурчал Петя.
- Ну-у, так может позвонишь Трубкиным?
- Да, позвоню.
Петя достал из кармана телефон и набрал 978 e.t.c.

-Ало, - сонным голосом проговорила в телефонную трубку Люся.
Люся стояла у окна, пытаясь определить насколько сегодня жарко на
улице.Она вытянула за окно свободную руку и помахала ею сонной козе, висящей
напротив нее. Коза благодарственно заблеяла.
-Как дела? - пробурчал Петя.
-Хорошо, - равнодушно ответила Люся.
-Ну-у, мы зайдем? - поинтересовался Петя.
Люся уже не слышала последней Петиной фразы: она вытаращила глаза на
Ксюшку, неожиданно появившуюся на ее подоконнике. В зубах Ксюшка держала
котенка.
Люся вежливо дождалась коротких гудков с другого конца телефонного
провода и только тогда закричала:
- Это еще что?! Пошла вон!
Ксюшка аккуратно положила котенка на подоконник и немедленно поспешила
смыться. Люся взяла котенка. Котенок зашевелился и начал тыкаться ей в
ладонь.
-А он ничего, - подумала Люся и понесла грязного котенка в ванную.
В ванной комнате Люся нашла бабушку, голова которой по-прежнему лежала
в раковине. Люся закрыла кран с холодной водой.
-Спасибо, - чуть слышно простонала бабушка и пошла по направлению к
кухне.
- Вот и ванная освободилась! - радостно воскликнула Люся.
Тщательно осмотрев висевшие на стенах ванной комнаты многочисленные
полочки с какими-то баночками, Люся нашла чей-то крем для бритья.
- То, что надо! - подумала Люся.
Она намазала котенка пеной от крема и начала выбривать на котенке
надпись: MTV

Трубкин и Брагин сидели в небольшом закутке между креслом и диваном.
Перед ними находилось множество пробирок, колбочек,непонятных приборов и
агрегатов, содержимое которых шипело, пенилось и переливалось всеми цветами
радуги. На маленькой сковородочке жарилась тушка кролика. Трубкин взял
тушку, положил ее на голову Мити и ударил сверху молотком. Тут же голова
Брагина превратилась в кроличью. Брагин мило подергивал усиками и шевелил
розовым носиком, нюхая воздух. Трубкин взял плоскубцы и начал тянуть Митю за
ухо. Через минуту Брагин приобрел свой повседневный внешний вид.
- Где ты этому научился? - через несколько минут спросил ошарашенный
Брагин.
- Ммм... - промычал Трубкин, пополнив свой стакан искрящейся жидкостью.
Митя и Сережа выползли из своего укромного закутка и поползли в сторону
коридора. Та комната, по которой они ползли, была наполнена веселящейся
молодежью. Звучала громкая музыка. Воздух был пропитан сигаретным дымом и
благовониями. Веселились.
Петяи Вася танцевали вдвоем на маленьком столике посередине комнаты
непонятные восточные танцы.
- Не позволю!!! - закричал разъяренный Трубкин, хватая Васю за ворот
куртки.
В руках Пети моментально заблестел маленький складной перочинный ножик.
- Перестаньте хулиганить! - донесся из-под подоконника немного
картавящий голос миротворца Кирилла.
- Ну что ты, Кирюшка, кричишь? - успокаивающим голосом произнесла
сидящая рядом с миротворцем в позе Лотосаи одетая в буддийские,
полупрозрачные одежды светловолосая девушка Анна.
- А правда, Сережка, ну их! - заметил Брагин Трубкину, - Поползли
дальше!
И они поползли дальше. Они проползли через комнату и принялись ползти
по коридору, как вдруг их что-то остановило. Оба товарища стали
принюхиваться.
- Ку-лич-ков! - отчеканил Брагин.
- Куличков, - в тон ему повторил Трубкин.
- А это правда, что он с ведьмой связался? - спросил Митя.
- Чепуха, -беззаботно ответил ему Трубкин.
В эту же минуту раздался протяжный звонок, длительностью минуты в 3. На
пороге квартиры появился качающийся, заросший, с красной рожей, но
интеллигентного вида Саша Куличков. За его спиной прыгал человечек с пышной
прической и в темных очках. Это был Денис Жуков. Дэну не терпелось войти, и
он всеми силами пытался протиснуться мимо занимающего проход Куличкова.
-Да уберите же его! -простонал наконец Дэн.
Сережа и Митя втянули Куличкова за обе руки в квартиру.Но тот не
удержался и упал на пол. Жуков важно прошагал по Куличкову в комнату, где
присоединился к отдыхающей молодежи.

Бабушка достала из холодильника еще утку и оставила ее оттаиваться на
столе.
Мимо кухни проходили Брагин и Трубкин.
- Во! - крикнул Митя, указывая рукой на утку.
- То, что надо! - радостно сказал Трубкин.
Они взяли утку за ноги, собираясь унести ее в свой закуток. На
подоконнике появилась Ксюшка, в зубах которой снова был котенок. Ксюшка
аккуратно положила котенка рядом с заварочным чайником и кинулась на утку.
- Что теперь будем делать? - спросил Трубкин у товарища, указывая на
впившуюся зубами в утку кошку.
Мертвая хватка Ксюшки была ослаблена висевшей на стене скалкой.
****
С громким хлопком Максим открыл бутылку шампанского лежащими рядом с
ним плоскогубцами с красной рукояткой.
- Хорошая вещь! - решил Макс, засовывая плоскогубцы в карман брюк.
Тут он вспомнил о каких-то важных делах и поспешил со всеми
распрощаться. У входной двери Максим встретил бабушку. Она вручила ему самую
большую сковородку и перекрестила на дорожку дрожащей рукой. Сев на
сковородку, Максим с грохотом покатился вниз по лестнице. Из двери на
третьем этаже высунулось знакомое лицо Ильи.В двери на первом этаже
показался удивленный Волков, из-за спины которого пытался вырваться лающий
Бимка.

Трубкин и Брагин молча сидели в своемтемном закутке. Рядом с ними без
чувств лежал Куличков. Трубкин положил утку на голову Куличкову и стукнул по
ней молотком. Голова Куличкова моментально превратилась в голову утки. В это
время в закуток протиснулась лохматая голова Дениса.
-Ба! - только и успел проговорить Денис, моментально утащенный из
закутка белокурой Анной для продолжения каких-то странных ритуалов.
Пришедшая в сознание от сильного удара голова Куличкова крякнула и
заморгала маленькими черными глазками. Голова крякнула чуть громче, по сему
друзья поняли, что Куличков приходит в себя.
- Пора! - проговорил Трубкин, ощупывая вокруг себя пол, дабы найти
чудодейственные плоскогубцы.

Рано утром Максим проснулся в подвале, где-то на Лубянке. Все попытки
вспомнить, что происходило минувшей ночью, оказались тщетными. В кармане
брюк Макс нащупал плоскогубцы.
- Чьи бы это могли быть? - почесывая голову, подумал Максим.
На красной рукоятке плоскогубцев были выцарапаны инициалы: С. Т.
Максим поправил мятую одежду и отправился домой. Рассветало. Максим
вошел в дом, на котором большими буквами красной краской было написано:

М А К С И М.

Ниже мелкими буквами следовали многочисленные признания в любви. Дверь
Максиму открыла незнакомая, но симпатичная девушка.
- Кто ты? - поинтересовался Максим.
- Я твоя жена, - ответила улыбающаяся девушка в желтенькой кофточке.
- Я тебя не знаю! - грозно сказал Максим.
- А я тебе тут котлетки с картошечкой и огурчиками приготовила! - все
тем же ласковым голосом сказала девушка.
- Ааа... Одобряю! - положительно протянул Максим и побрел на кухню.
Съев все котлетки, Максим взял телефон и набрал 978 e.t.c.
К телефону подошла единственная не спящая в доме Трубкиных Анна.
- Спроси, пожалуйста, у Веры, нет ли у меня случайно жены? - вежливо
попросил Анну Максим.
- Минуточку, - сказала Анна и отправилась на поиски Веры.
Саму Веру Анна найти не смогла. По дороге она, правда, наткнулась на
черную длинную Верину косу, торчащую из-под стола, но самой Веры нигде видно
не было. Анна случайно разбудила спящего у батареи Кирилла, наступив ему на
руку. Тогда она решила спросить у Кирилла: не знает ли тот, нет ли случайно
жены у Максима. Сквозь сон Кирилл вспомнил, что жена - это не очень хорошо,
и решил спасти приятеля.
-Нету, - промычал Кирилл.
Анна сообщила Максиму, что никакой жены у него еще нет.
Обрадованный Максим отправился на Новослободскую, дабы вернуть
найденные плоскогубцы.

Ровно через 15 минут Максим стоял на пороге квартиры Трубкиных. Дверь
была не заперта, и Максим поспешил войти. Квартира Трубкиных спала, все было
тихо. Бабушка мирно храпела в своей комнате. На кухонном столе вокруг
заварочного чайника лежали пять пушистых котят. Ксюшки дома не было. Еще
недавно висящая за окном коза тоже куда-то пропала.
- Наверное сняли, - подумал Максим.
В комнате тоже все спали. Трубкин и Брагин, обнявшись, лежали на
диване. Вася заснул прямо на столе, подложив себе под голову чьи-то тапочки
и накрывшись любимой клетчатой скатертью Жуковой. Кирюшка по-прежнему лежал
у батареи, свернувшись комочком. Рядом с ним в позе Лотоса спала белокурая
Анна. Под столом расположилась пропавшая Вера. В руках она держала большую
булавку и катушку с черными нитками.Там же, под столом можно было увидеть
спящего Дениса Жукова. Его очки были аккуратно вложены в стакан, на дне
которого еще оставался недопитый портвейн. Люся спала на сооружении из
двухсоставленных вместе стульев. На груди у нее лежал котенок, со следами
засохшего крема для бритья, выбритой надписью "Mtv" на спинке и другими
занимательными логотипами. Под конструкцией из стульев, обхватив одну их
ножек, храпел Петя. Его лицо было накрыто белой шапочкой Максима, которая
немного подлетала вверх при каждом Петином выдохе.
- А вот и моя шапочка! - подумал Максим, поднимая шапочку с Петиного
лица и надевая себе на голову. Из-под шапочки вылетела старая Петина
знакомая муха и, виляя, полетела к окну. В окно муха попала не с первого
раза: в первый раз муха ошиблась и налетела на стенку.
Остальные спали, кто где.
Максим в задумчивости остановился, осматривая комнату и вспоминая,
зачем он собственно тут появился. Вспомнив, он достал из кармана плоскогубцы
и положил их на стол, из-под которого торчала коса Веры.
И тут он что-то услышал. Звук был очень слабый, и казалось, доносился
из правого угла комнаты. Максим стал прислушиваться. Звук усиливался и
подозрительно начал напоминать Максиму стон водосточных труб у него дома.
Обитатели комнаты постепенно просыпались, еще не понимая причины своего
неожиданного пробуждения.
В целях найти источник столь удивительного звука, Максим заглянул в тот
самый правый угол. Там, обняв руками колени, сидел Куличков. Из его
раскрытого клюва вылетала череда тех самых звуков, которые теперь почему-то
стали напоминать Максиму колыбельную песню, услышанную им когда-то давно,
еще в детстве.
Да! Это пел Куличков... Он медленно раскачивался в стороны под
собственное пение. Никто вокруг не понимал ни слов, нитем более смысла столь
чудесной песни. Однако то, что они слышали, заставляло щемить их сердца.
Песня была необыкновенно жалостлива, ее мотив был не затейлив и мелодичен,
как старинный народный напев: вот почему Максим поначалу принял ее запесню
своего детства.
Обитатели комнаты заворожено слушали песню, рассеянно занимаясь своими
утренними ритуалами. Песня вылетала через настежь открытое большое окно
комнаты. Она лилась над крышами старых домов, над кривыми пустынными
улицами, над слегка покачивающимися изумрудными деревьями, спящими
разноцветными автомобилями и детскими облезлыми горками, наполняя прохладный
утренний воздух каким-то невидимым ароматом грусти.
Легкий ветерок уносил ее к серебристым облакам, на которых спала
прозрачная радуга, навстречу новому августовскому жаркому дню. А песня все
не сдавалась: она лилась, лилась и лилась...

Я москвич во втором поколении. Мой дед по материнской линии родился в Могилеве, волею судеб попал в Ташкент и устроился там работать в газете. В это же время в Ташкент в поисках Персии приехал Сергей Есенин. Не знаю, правда это или нет, но есть миф, будто друзья Есенина обманули его – привезли в Узбекистан и сказали, что это Персия. Так появились стихи «Шаганэ ты моя, Шаганэ» и другие из этого цикла. Есенин остановился в доме моего деда, они подружились. Благодаря этому знакомству дед перебрался в Москву и купил квартиру на Покровке (во времена НЭПа снова разрешили иметь частную собственность). Моя бабушка по отцу была учительницей в Саратове, и когда в Москву хлынули рабочие, их надо было учить, учителей не хватало и их стали рекрутировать в Москву ото всюду. Так бабушка оказалась в Москве. Здесь родился мой папа, а мама родилась еще в Ташкенте.

Я родился в 1960 году в Москве в родильном доме Грауэрмана на Арбате (в том же роддоме в свое время родились Булат Окуджава, Андрей Миронов, Александр Ширвиндт и другие замечательные люди). Оттуда меня привезли на улицу Чернышевского (так раньше называлась Покровка), дом 9, где жила моя бабушка. А мы жили в соседнем доме в унылой коммуналке. Всего через год после моего рождения Гагарин полетел в космос. И это событие повлияло на нас всех. На момент моего рождения всего 15 лет как закончилась война. Мне, правда, что Мамаево побоище, что Великая Отечественная война казались равноудаленными по времени событиями. Однако люди, которые меня окружали, жили на рубеже двух измерений: первое – кончилась жуткая война, которая коснулась в том числе и Москвы, и второе – наш советский человек Юрий Гагарин полетел в космос. То есть они жили в парадигме, что ужасное прошлое закончилось и нас ждет великое будущее.

С Покровкой связана вся моя картина мира. В нашей коммуналке не было ванной, один туалет на 8 комнат. Меня маленького купали на кухне в ванночке, включив все газовые конфорки (для тепла). Все соседи на это время деликатно удалялись. Туалет закрывался на крючок и я, каждый раз выходя оттуда, ставил этот крючок вертикально, чтобы, когда я хлопну дверью, он упал и дверь бы закрылась изнутри, при том что внутри никого нет. Это долго не получалось, но однажды моя шалость удалась и все жильцы коммуналки часа полтора не могли попасть в туалет. Но это мой маленький секрет. Надеюсь, вы меня не выдадите.

Под окнами у нас, там где сейчас спорткомплекс, была типография и типографские станки во время работы издавали характерный звук. Летом окна открывались и мы все время слышали этот звук. Тихо было только по субботам, потому что в Советском Союзе газеты не выходили в воскресенье. Спустя много лет, я отдал лет 15 жизни полиграфии – я был верстальщиком. И когда ходил в типографию смотреть цветопробы, всегда вспоминал ту типографию, которая была у нас под окнами.

Замечательный поэт Лев Рубинштейн, который тоже жил на Покровке, рассказывал, что раньше ребятам с Покровки нельзя было ходить на Маросейку. За это можно было получить тумаков от местных. Правда, Рубинштейн постарше, чем я. Его юность пришлась на 50-е. Тогда Берия объявил тотальную амнистию и Москва была наводнена криминальным элементом. Я этого уже не застал. Либо все эти бандиты куда-то переехали, либо снова попали в тюрьму. В общем, я смело ходил с Покровки на Маросейку и обратно без последствий.

Детский сад у меня был в том дворе, где я живу сейчас (Покровка, 4, дом с галереями). А жили мы на другой стороне Покровки. Папа или мама водили меня в детский сад через улицу. Покровка – это конечно не Стикс, но что-то такое здесь с вами происходит. Если перейти на ее четную сторону, вы видите спуск – Колпачный переулок и дальше. Это для меня было в каком-то смысле как спуск в Аид. В саду мне не нравилось. Меня уводили из теплого дома, где бабушка и дедушка, где много веселых соседей к людям чужим, нелюбезным. И это сопровождалось пересечением улицы, по которой, как мне казалось, бесконечно ехали машины. Потом папа учил меня запускать кораблики по Колпачному переулку, который спускается почти до Москвы-реки. Уклон хороший, но в некоторых местах приходилось устраивать волок – тащить кораблик через мели. Тогда я узнал, что слово «сволочь» – это не ругательство, а название того человека, который в царские времена перетаскивал корабли с одного водоема на следующий. Повзрослев, я стал запускать там кораблики уже со своим сыном. Не знаю как ему, а у меня эффект уже не тот.

Бабушка и мама водили меня гулять в Морозовский садик, где мы, дети, катались с горок, где росли каштаны. Но этот был уже не мой мир. Мой мир – то место, где я живу и где гуляю один.

Гулять одному можно было либо во дворе, либо ходить в библиотеку. Детская библиотека была в те времена на Покровке, дом 3. И это было место, где тебя ждут, где тебе всегда рады. Там работали какие-то удивительные люди, они с тобой разговаривали, спрашивали, что ты любишь, говорили: «Вот эту книжку тебе, наверное, еще рано. Ну, ты возьми, но потом расскажи, что ты понял». Я не помню, сколько им было лет, тем женщинам в библиотеке (мне тогда все казались глубокими старухами), но скорей всего, им было лет 25. Интернета в те времена не было, по радио передавали в основном концерты советских композиторов, по телевизору хорошо если покажут Гайдая или Рязанова, потом появился «Клуб путешественников». По сути библиотека была единственным местом для расширения сознания. А это опасная вещь. Когда я читал Рэя Бредбери «451 градус по Фаренгейту», я понимал испуг властей по поводу книг. Потому что люди живут в обычном мире и не ждут ничего сверхестественного. Но книги – это как наркотики. Ты начинаешь ждать от жизни того, чего она дать не можешь. Это опасно и для тебя как для читателя и для общества. Но чем хороша советская власть – это вектором в будущее. С каким бы ты остолопом ни сталкивался, каждый знал, что мы живем для коммунизма, для будущего. Поэтому нельзя было запретить книги. Была еще библиотека на Тургеневской площади, но я туда ходил всего один или два раза потому что это было уже далеко. И это не мое. Вот Чистые пруды – это мое. Потому что мама катала меня по бульвару в коляске, с папой я запускал там модели. Мы с ним клеили бесконечное количество моделей всевозможных аппаратов – летающих, ездящих, плавающих, ползающих. Когда я смотрел фильм Битлз «Желая подводная лодка», вспоминал как мы с папой запускали такую желтую подводную лодку в Чистых прудах. Она была с пультом управления, плавала по всем прудам. Лебеди пытались ее клюнуть, и тогда мы давали команду на погружение.

Ребенком я ходил за хлебом в Булочную на Покровке. И когда опытные москвоведы Можаев, Тарнавская и Аввакумов обнаружили, что этой булочной больше 100 лет, моя картина мира сломалась. Потому что для меня это была обычная советская булочная с советским дизайном. В картине мира ребенка нету прошлого, вернее есть, но оно ужасное (война – это страшно и плохо. Царизм – это страшно и плохо. Революция – это хорошо, потому что она отменила все, что плохо). Сейчас «Булочная» закрылась. И это с одной стороны плохо, а с другой – мои детские воспоминания больше не подвергаются испытаниям. Там где сейчас «Крошка-картошка», раньше была кондитерская, которая по уровню не уступала чайному дому на Мясницкой. Там стояли вазы с конфетами, продавались потрясающие торты, на потолке были очень красивые росписи. Театр «Современник» – это бывший кинотеатр «Колизей», куда ходили все местные дети, если не хотели идти в школу. Утренние и дневные сеансы стоили копейки. Перед фильмом обязательно показывали журнал о том, как замечательно в стране советской жить (что-нибудь про сельское хозяйство, металлургию или космос). А перед вечерними сеансами в фойе кинотеатра играл настоящий живой маленький оркестр.

Картина мира – это то, где ты все знаешь, где живут твои одноклассники. Все одноклассники естественно жили неподалеку, мы ходили друг к другу в гости. Одна девочка переехала в Измайлово, но все равно продолжала ходить в нашу школу и это была некоторая ломка, потому что к ней в гости уже не сходишь. Моя тетя жила на Самотеке и к ней в гости нужно было ехать на трамвае. Мне казалось – это нереально далеко, а уж Измайлово – это вообще какое-то сказочное место, где живут люди с песьими головами, про которых я читал в книжках. А потом мы поехали в Измайлово на какие-то школьные соревнования по беговым лыжам. Я тогда еще не знал, что метро бывает надземным и это было очень большое удивление, когда мы вышли на Партизанской не в привычный вестибюль метро, а сразу на улицу и оказались в лесу.

В фильме «Покровские ворота» герой почти никогда не остается в одиночестве. В те времена это действительно было так – дома были соседи, во дворе кипела жизнь (бабушки на лавочках, мужики либо «забивают козла», либо возятся с автомобилями в гаражах). Сейчас во дворах запустение. Но сокрушаться по поводу того, что город меняется бессмысленно. Нельзя воспроизвести тот уклад, который был раньше. Нельзя ходить всю жизнь в один и тот же магазин или кафе, чтобы тебя узнавали и спрашивали: «Как обычно?». Заведения на Покровке открываются и закрываются очень быстро. Раньше контингент, который ты узнавал, был довольно большой. Сейчас тут огромная текучесть, хотя я уже начинаю узнавать тех людей, которые приезжают сюда из других районов Москвы, чтобы погулять. Но это не то. Это уже «теория больших чисел». Зато атмосфера напоминает Прагу, Берлин или Тель-Авив (кому что больше нравится). С одной стороны хочется все законсервировать, чтобы все стало обратно как в моем детстве. Но нельзя же закрыть все заведения и открыть то, что было раньше, найти всех людей, которые отсюда переехали и поселить их обратно и т. п. Это же будет жуткая жуть. Москвы стабильной, на века, не было и уже не будет. Мне жалко. Но я понимаю, что мне жалко своей юности и детства. Москва должна была состояться в определенном высоком качестве и каждый раз не состоялась. То, что происходит с Москвой сейчас, тоже может вылиться во что-то прекрасное, но той, моей, Москвы уже не будет.

Вот сейчас, когда я умный, я могу сказать, что Китай-городом формально называется местность Москвы между Кремлевской стеной и Китайгородской стеной, которой теперь почти нет. Мы с вами не в Китай-городе. Метро называется «Китай-город», хотя находится уже за Китайгородской стеной. А мы с вами находимся в Белом городе, который лежит от Китайгородской стены до кольца нынешних бульваров, где раньше стояла стена из белого камня, которая стала разрушаться, при Екатерине, если я не ошибаюсь, и разрушилась совсем.

И тут есть неудачная попытка построить подземную парковку недалеко от Хохловской площади. Буквально на стене. Выходите на трамвайные линии, идете направо - и видите огромный котлован. Этот котлован в одном месте накрыт такими пластмассовыми листами. Вот там, под этими листами, - это остатки стены Белого города. И Можаев Александр, известный наш москвовед, когда-то повесил там баннер, что вот, люди, знайте: там ваше прошлое. Можно посмотреть, сфотографировать. Благодаря тому, что копали и нашли эту стену, стройка остановилась на десять с небольшим лет, потому что археологи возмутились – это сносить нельзя, а хозяева возмутились, потому что они тут музей устраивать не хотели, - они хотели, чтобы тут машины парковались, а им деньги платили за это.

Так вот мы с Вами находимся на границе Белого города. Стоит перейти за бульвары – и мы в Земляном городе, который лежит от кольца бульваров до Садового кольца. Так вот, когда мы с Вами говорим о Китай-городе, мы говорим не в таком историческом смысле, а вот в довольно приблизительном, нынешнем. Вот для меня эта местность такого Китай-города – Ивановской горки – один из самых сохранившихся кусков органично росшего города. Вот посмотрите, у нас деревья растут из зернышка, и Москва – она росла как дерево, вырастала кольцами.

Москва в этом плане не уникальный город, насколько я знаю. Многие города росли из первого поселения, окружали первое поселение стеной, места не хватало – селились дальше, опять стеной закрывались для безопасности. Москва в этом плане такой властелин колец. МКАД и 3-е кольцо – они просто удачно легли в уже существующую структуру. Но кольца есть и в других европейских городах, например, в Вене есть кольцо, в Кракове, вообще во многих европейских городах есть такие объездные дороги на месте прошлых стен. Скажем, в Вильнюсе почти ничего не осталось от стен, но они там есть как следы.

Наша географическая и топонимическая, наша "местная" заданность формирует наше мышление. Хотим мы или не хотим, особенно если Вы местный и любите гулять, то Вы формируете свое сознание маршрутами собственных прогулок. Это неизбежно. И дети ваши, которые здесь рождаются, они тоже попадают в эту среду.

Это род восточных единоборств, понимаете? Вот как на карате изучают простые позиции, потом посложнее, удары, дыхание, так горожане очень сильно формируются вот этой уличной матрицей. Поэтому, например, так важно не избавляться от площадей. Потому что во времена Лужкова площади стали застраиваться – это ущерб, в том числе, и метафизический.

Что я могу сказать? Этот район, о котором мы сейчас разговариваем, он самый лучший в центре, потому что хорошо сохранился, и он несет максимальное количество информации, сугубо городской, для любого жителя. Знаешь ты историю Москвы, не знаешь ты историю Москвы: ты вошел в эту арку, вышел в ту – ты уже получил некоторый урок. Этот урок, в общем, с тобой останется надолго. Плохо, когда ломаются здания, плохо, когда вместо оригинальных памятников строят подделки, когда картины прошлого смазываются, и горожанин не получает того, что он по праву рождения и праву проживания, должен был получить.

Например, смотрите: В Петербурге – он же сделан искусственно и очень хорошо сделан – он прямолинейный город. Несколько меняют картину каналы и реки – они там довольно извилистые, но в целом там матрица, заданная Петром, и первыми архитекторами-строителями, она была задана вот такая: это регулярный город, прямоугольный. Вы всегда знаете, что, если Вы пошли из точки А в точку Б и никуда не сворачивали, Вы точно в нее попадете. Москва же – город радиально-кольцевой.

Посмотрим на Потаповский переулок. Вы входите в переулок, идете все время прямо, то есть Вы не сворачиваете в те дворы или в переулки, в которые Вы можете свернуть. Вы обойдете, никуда не сворачивая, и легко попадете на Покровку опять, понимаете? Будет, конечно, Кривоколенный переулок, потом там будет Армянский, в который Вы свернете. В общем, Вы вернетесь обратно. И здесь в Москве, в пределах Садового кольца, прямой путь – не обязательно самый быстрый. Здесь не работают простые, житейские законы перемещения, которые замечательно работают в Петербурге. И такая обыденность задает наши категории мышления.

Небо! Очень важно, сколько неба Вы видите. Нью-Йорк, город небоскребов, там небо исключено для пешеходов. Небо есть только там, когда Вы залезете высоко. Здесь же неба много, но и здесь всегда купола выше жилых домов, это подчеркивает некоторый горизонт. Горизонт нашего сознания и наших будничных событий. Сталинские высотки на фоне всей остальной исторической Москвы – это такие гиперболы колоколен, ну или Вавилонские башни своего рода.

Знаете, что раньше люди делали почти все свои дела там, где они жили, неподалеку. Это в традиционном городе норма. Вот мой папа работал в Девяткином переулке инженером, пока мы жили в Потаповском, там эта контора до сих пор, кстати, есть. Он ходил туда пешком пять минут. Когда мы переехали в Девяткин – так совпало – его перевели, и он стал работать в нынешнем Гостином Дворе и тоже ходил туда пешком. И для большинства людей это было нормой. Все очень близко, Москва довоенная – это практически в пределах Садового кольца, после войны – постепенно стала расширяться, и все друг к другу ходили в гости. Несмотря на то, что отдельных квартир было мало, но вот этот вот культ гостей, особенно после 1 мая, - это было обязательно: все ходили друг к другу в гости, набивались в эти маленькие комнаты, расходились пешком.

Или, скажем, близость Красной Площади. Когда я учился в школе, мы играли в такую игру – казаки-разбойники – одна команда уходит и оставляет знаки, где их искать, вторая их ищет. Очень часто доходили до Красной Площади, до Кремля – он некоторое время был открытым, можно было заходить, потому что идти до него быстрым шагом отсюда минут 7. Это тоже как-то так настраивает восприятие жизни.

Есть такой писатель – Виктор Драгунский, есть у него сын – сейчас он журналист и политик – Денис Драгунский. Есть книжка – «Денискины рассказы». И когда я жил в Девяткином переулке, жил на пятом, последнем, этаже, в четвертом классе к нам поступил учиться в школе новый мальчик, он был не из Москвы, он приехал в Москву, и познакомились мы по простой причине: он в очках, и я в очках. Мы вышли вместе из школы первого сентября, видимся в первый раз. Я говорю: «Ну, ты куда?», потому что жили-то люди везде. Он говорит: «Мне сюда». Идем, идем вместе. Доходим до перекрестка. Я говорю: «Тебе куда?». «Мне сюда». «И мне сюда». Идем дальше. «А ты куда?». «Я сюда». «И я сюда». То есть мы прям в один подъезд. Мы заходим, поднимаемся – и тут выясняется, что наши квартиры – одна над другой. Мы, в общем, потом остались друзьями на всю жизнь.

В детстве я ходил за хлебом. Вот здесь на Покровке есть булочная. Она практически на границе с Девяткиным. Она и сейчас существует. Это первый магазин, в который я ходил сам. Вот когда я уже жил в Девяткине, мне давали деньги, я ходил за хлебом, за печеньем, за чем-нибудь еще. Я и сейчас хожу за хлебом туда, хотя это не всегда получается, сейчас обычно продукты покупаются массово, на неделю [4, см. ментальную карту].

А не так давно я случайно, так сказать «по знакомству», стал участником акции. Некоторые местные краеведы во главе с Александром Можаевым затеяли реставрацию вывески этой булочной. Они нашли следы самых старых досоветских вывесок и их сейчас восстанавливают. Дом булочной – памятник, как и все здесь, а все, что на памятнике, нуждается в реставрации. И была акция, которая очень смешно совпала с походом левой оппозиции к Лефортовскому заведению, не помню уже, как называется. Значит, Александр Можаев, Карелин Валентин и многие другие краеведы затеяли помыть фасад этой булочной, а булочную строил англичанин Артур Перкс, и внучка этого англичанина еще в советские времена сюда приезжала. Там до сих пор висит фирменный знак, что он построил дом, и всё в таком амбициозном московском стиле. Прибежала толпа волонтеров отскребать все, что там на этой плитке лишнего, отмывать растворителям. А главное – готовить место для будущей вывески.

Дальше было смешно – напротив булочной есть заведение – «Золотая вобла», там было какое-то торжество для солидных людей. Человек 50 взрослых мужчин, в галстуках, в одинаковых рубашках тоже в это же время выскочили на Покровку фотографироваться и петь какие-то свои песни. И тут случился некоторый катарсис. И для полиции катарсис, которая не знала, что делать, но, главным образом, этот катарсис носил московский метафизический характер: в одной точке, вот здесь и сейчас, сошлись какие-то странные силы, и Москва показала себя.

У меня есть видео на YouTube и на форуме «Ивановской горки», там вся эта атмосфера есть. Началось-то с возвращения истории, да. Вернуть вывеску, очистить фасад. Кстати, когда очищали фасад, нашли, что раньше там было изображение кренделя, которое было совершенно не видно из-за грязи. И это как-то очень обрадовало тех, кто очищал заляпанный фасад. Потому что история вдруг вернулась! И вернулась изображением вкусного кренделя!

Родился я в этом районе в 1960 году, в доходном доме XIX века, в коммунальной квартире. По рассказам родителей, в 1920-1930-е годы в нашем дворе (на углу Покровки и Чистопрудного бульвара. — БГ) на месте некоторых больших домов еще были сады. И уже потом на их месте построили жилье для командного состава. Мои мать и отец, так же как и я, провели свое детство в районе Ивановской горки.

К тому моменту, когда Хрущев начал, а потом Брежнев продолжил «улучшать» жилищные условия (расселяя коммунальные квартиры), мне было 13 лет. Тогда нас переселили в район Кузьминок. Там я прожил 10 лет. И это переселение, конечно, сначала стало шоком. В Кузьминках было такое ощущение, что я по улицам хожу, как раздетый. Потому что на Ивановской горке все дома плотненько друг к дружке стоят, компактно, чувствуешь себя очень уютно. А там выходишь — и ветер дует со всех сторон. Тогда расстояния между домами вообще были гигантские, никаких соединяющих элементов вроде магазинов и прочей инфраструктуры не имелось. И ты выходил в Кузьминки, как в пустыню… Однако должен заметить, что первую свою песню я написал все-таки в Кузьминках. Однажды весной там было столько талой воды вокруг домов, и в ней так ярко отражалось синее небо, что это все очень походило на океан!

В детстве я часто ходил в «Детский мир». Как-то раз по дороге туда у меня развязался шнурок. Я остановился его завязать напротив главного входа в НКВД-КГБ, где стоял памятник Дзержинскому. Ко мне подошел дядя — в штатском, но очень такой грозный: «Ты че здесь тут делаешь?» Я ему: «Дяденька, шнурок завязываю». А он мне: «Иди в другом месте завязывай!» Я не понял тогда, почему он был так суров, но вечером мама мне как-то объяснила. Так что можно сказать, что столкновение с органами госбезопасности произошло у меня уже в 8 лет.

В 1968 году The Beatles сняли клип «Yellow Submarine». А мой папа любил разную технику и случайно именно в тот самый год купил подводную лодку на батарейках, производства ГДР. Желтую. И вот мы пошли на Чистые пруды ее запускать. Лодка могла двигаться вперед-назад и плавать либо на поверхности, либо под водой. Включили режим ныряния. А на Чистых прудах всегда было очень много лебедей. Их и сейчас немало, но тогда было прямо-таки невероятно много. И вот началась битва с подлодкой. Они поняли, что это враг, интервент, и начали ужасно ее атаковать. Прямо такие истинные «советские голуби мира» на страже порядка. Лодка всплывает, все на нее летят, шипят… В «Сокольниках», кстати, птицы были намного толерантнее чистопрудных.

Я тогда, в детстве и юности, совершенно не принимал зарубежной рок-музыки, слушал только бардов. Но вот как-то раз, уже в Кузьминках, услышал ту самую «Yellow Submarine». Во мне что-то щелкнуло, вспомнился случай с лебедями… Я стал въезжать и полюбил The Beatles. Благодаря этой группе у меня навсегда осталась любовь к английскому языку.

В нашей школе, тогда 612-й, был первый в Москве лингафонный кабинет, в качестве эксперимента. Шефами школы были вертолетчики. Списанное оборудование — настоящие летчиковские наушники и прочие прибамбасы — было в нашем распоряжении. Учительница слушала, как каждый из нас читает, переключая пультом, и исправляла ошибки. Она тогда поставила всем нам отличное произношение.

В 1997 году я вернулся на Ивановскую горку. Мы с женой поселились в знаменитом доме «с гальдереями». Так вышло, что сначала квартира оформлялась не прямо на нас, а на знакомую — известную писательницу детективов. Хозяина квартиры звали очень интересно — какие-то восточные имя и фамилия. И они писательнице нашей настолько понравились, что в одном из своих детективов она назвала так героя. И в этом же детективе его убила…

У нас за стенкой живет бабушка 85 лет, зовут ее тетей Лидой. Приехала она из Владимирской области и в Москве живет уже 40 лет. Интересно, что за это время у нее не исчез владимирский говор: окает постоянно. Эта женщина — замечательная во всех отношениях. Мы с женой думали, что ей лет 60–65, но тут недавно тетя Лида отмечала юбилей — и выяснилось, что ей аж 85. С тетей Лидой, конечно, интересно разговаривать. Ведь в Москве русский язык очень сильно искажен и по лексике, и по логике. На кого-то влияет знание иностранных языков, на кого-то сериалы… А когда ее слушаешь, понимаешь, как вообще надо думать по-русски, чтобы так разговаривать. Вот такая женщина. Она дворничихой работала, уволилась только пять лет назад. До сих пор хранит лопату, которой много лет чистила снег. Лопата прямо такая «намоленная».

В советские времена город был зеленым, всегда чистым и убранным. Дворник со шлангом — это не мем. Он действительно тратил свое время, мыл асфальт и поливал газоны из шланга. И деревьев тогда еще было намного больше. Это хорошо видно в фильме «Подкидыш». Много, конечно, выкосил ураган 1998 года… А деревья нам необходимы. Потому что ведь вся агрессивность — это от недостатка свежего воздуха. Здесь люди агрессивные ужасно. Начните разговор с любым местным и коснитесь какой-нибудь больной темы — на вас сразу выльется столько яду! Потому что люди здесь живут нездоровые. Это видно и по лицам, и по детям, и по всему. И я сам этой участи не избежал. А всего-то нужно — хотя бы в два раза больше зеленых насаждений, раз в пять меньше транзитных автомобилей, и нравы смягчатся.

Не хватает в нашем районе общественных туалетов. Из-за этого в них превращаются помойки, подворотни и даже деревья и ограда Чистопрудного бульвара! Когда был «Оккупай Абай», они поставили свои кабинки, за что им огромное спасибо. Но когда «Оккупай» с бульвара выгнали, туалеты они забрали с собой. Сейчас вот стоят голубые кабинки около метро. За это, конечно, тоже спасибо, но ведь там живут бомжи по ночам. Об этом как-то писали в МК.

Я по профессии верстальщик и веб-мастер, работаю дома, поэтому почти ни в какие заведения не хожу. В кофемашине сам варю себе кофе. Но я вот очень любил «Старбакс» напротив моего дома на Покровке, он закрылся недавно. Там качество кофе не уступало европейскому, а атмосфера у нас в кофейнях даже лучше.

Есть замечательное высказывание протестантского пастора Мартина Нимеллера: «Когда нацисты пришли за коммунистами, я молчал, я же не коммунист. Потом они пришли за социал-демократами, я молчал, я же не социал-демократ. Потом они пришли за евреями, я молчал, я же не еврей. А потом они пришли за мной, и уже не было никого, кто бы мог протестовать».

Что же касается меня — когда ломали Военторг, я молчал. Мне казалось — ерунда. Даже когда сгорел Манеж, я молчал, думал: «Ну ладно, ну ничего». А потом так получилось, что на некоторое время мы из этой квартиры на Покровке уезжали жить на Комсомольский проспект. Там находилась школа, куда ходил наш сын. И вот меня за этот год охватила жуткая ностальгия по родным местам. На машине — всего 15 минут езды. Но чтобы туда-сюда не мотаться, я стал искать какие-то фотографии родных мест в интернете. И один знакомый рассказал о сообществе Ивановской горки в ЖЖ. Я нашел его, стал смотреть — как раз тогда обсуждалась судьба Хитровской площади. Так я узнал о том, что здесь есть множество активных людей.

Мы с женой ходили подписывать письма за сохранение площади на «Винзавод». И потом на Хитровке, в бывших владениях Ярошенко, был объявлен то ли субботник, то ли вечер джаза. Мы отправились туда всей семьей и случайно с некоторыми из этих активистов познакомились. И поскольку оказалось, что у нас общие интересы, мы по-соседски стали общаться и сильно подружились. Жена моя — садовод-любитель, и там на Хитровке тоже люди такие есть, вот они цветы высаживают теперь сообща в наших дворах.

Тогда я понял, что Хитровка — это уже очень близко к моему дому, надо включаться. Потому что когда начнут ломать наш дом, отстаивать его уже будет некому. Я стал ходить на акции «Архнадзора» по защите зданий по всей Москве. Под бульдозер не бросался, просто подъезжал и стоял в оцеплении с другими защитниками.

Самое яркое воспоминание о тех акциях — смешное. Когда на Боровицком холме хотели построить новый депозитарий для фонда кремлевских музеев, коалиция в защиту Москвы объявила сходку. Собралось довольно много людей, журналистов с камерами, милиции. Один милиционер, кажется, майор, подошел и говорит: «Что вы тут стоите?» Ну, ему отвечают, рассказывают об акции. Он на это: «Вас тут слишком много!» А дело было во время президентства Медведева. И дальше милиционер сказал такую вещь, прямо в духе Дмитрия Анатольевича: «Оставьте здесь одного, остальные — уходите. Пора уже использовать нанотехнологии».

У буддийских монахов есть такое занятие — они из цветного песка в течение долгого времени, с молитвой, составляют большие красивые рисунки — мандалы. Когда такой рисунок готов, его сдувают. Потому что дело не в том, чтобы сделать, а в том, чтобы делать. И вот Москва, к несчастью, очень напоминает эти мандалы. Потому как что пожары татарские, что пожар наполеоновский, что большевики, что Лужков — все по-своему рисуют наш город. Одна надежда осталась — это то, что «Архнадзор» взял на вооружение закон об охране памятников. Только так можно поверить, что историческая Москва хотя бы в таком эклектичном виде, как она есть сейчас, сохранится надолго. Что касается Ивановской горки, на которой мы до сих пор сидим, мне кажется, что это, во-первых, место силы. А во-вторых, это один из немногих сохранившихся старых районов Москвы. И он еще имеет шанс уцелеть.

Есть такой известный москвовед Алексей Дедушкин. Он как-то затеял восстановить на бумажной карте сеть исчезнувших переулков Ивановской горки. Меня же это натолкнуло на такую идею: вот когда ездишь в Питер, там очень хорошо продувает — продувает голову москвича. Петербург — прямоугольный, а Москва — радиально-кольцевая. И здесь, внутри Садового, как в «Алисе в Стране чудес» или в зоне в «Сталкере» Тарковского, прямой путь не всегда оказывается самым коротким. Потому что когда находишься внутри большой окружности, кажется прямым то, что на самом деле является дугой. Внутри московских колец короче пойти прямо по радиусу, а не по «прямой» улице — если он, радиус, существует в виде проходного двора или переулка.

Я подумал тогда о некой психологической матрице города. Дома меняются естественным или насильственным образом, но матрица улиц-переулков сохраняется. Здесь она сохраняется устойчиво.

И когда мы ходим десятилетиями по стабильным маршрутам внутри Садового кольца — это похоже на сольфеджио. Ноты, включенные в учебник, до вас пели и изучали поколения. И что-то в вас щелкает где-то на десятом или пятидесятом пропеве и вы начинаете переживать то же, что до вас уже было пережито множеством людей. Когда идешь по этим улицам (некоторым 200 лет есть точно) и выходишь по ним каждый день в нужное тебе место, по делам ли, гуляя ли, попадаешь в резонанс с теми людьми, которые ходили здесь задолго до тебя. С их переживаниями и мыслями, в этих самых местах уже возникавшими. Это проверено на личном опыте. И потому здесь, по-моему, важно сохранить не только конкретные здания, но и эту матрицу. Потому как наступает эпоха городов-памятников, памятников человеческим глупостям и гениальным открытиям, и я за сохранение Ивановской горки хотя бы в том виде, в котором она нам досталась вчера.

Я уже тут писала, что еще с далеких 70-х у ростовчан были товарищи и соратники в Москве из круга "Комбрига". Тогда вывесила текст с фотками о ростовском клубе ЭТО в подмосковном Загорске, сделанный москвичом Митей Брагиным. А теперь нашелся еще один Большой Друг ненормальных ростовчан - музыкант и поэт Сережа Трубкин, близкий друг упомянутого Мити.

"Вот помню, как Авдюша и Тима жили у меня на Новослободской, как манекен голый там стоял (стояла), как Авдей с ним (ней) ездил на троллейбусе и билет ему (ей) покупал, как ходили на выставку в МДМ, куда сначала пустили с манекеном, благо и тут билет был куплен, но потом дружинники выгнали все равно... Помню, как я случайно пустил жить в свою дворницкую комнату Диму Врубеля, совершенно не зная, кто это, и, тем более, не зная, кем он станет потом. Про Авдея-то сразу было все понятно)))...", - откликается на мое "помнишь?" Сережа.

Оказывается, Трубкин все эти годы продолжает общаться кое-с-кем из наших. Вот его недавняя миниатюра о поэте Вите Сосновском, имеющем непосредственное отношение к "золотому веку" Танаиса и уже давно ставшем оператором НТВ в родном Симферополе. Мне кажется, Витька в этом тексте совершенно точно ухвачен в самой своей кощунственной сути :).

Сегодня мы чудно погуляли по окрестностям Покровки с Витей Сосновским и с его сыном Митей. Витя читал, как водится, стихи, и шутил, как водится, на безбожные темы, еще раз напомнил мне анекдот про одну заповедь, которую на самом деле получил Моисей, и еще как они с Виталием Калашниковым тыкали покойного Гену Жукова с целью выяснить у того серьезность намерений умереть и разное такое.
Я жутко замерз на прогулке и под горячим душем вдруг понял, что я думаю как Витя Сосновский, то есть произошла полная эмпатия!
И вот что под горячим душем придумал Витя: если есть жук-богомол, то должен быть обязательно и жук-богохул!
Это ты, Витя, придумал моей головой, а не я))))